Человек без паспорта, официально душевнобольной, Василий Яковлевич Ситников по прозвищу "Вася – Русский сувенир". Художник, которого знала вся Москва 60-х и 70-х годов. Картины Ситникова в собрании Музея современного искусства в Нью-Йорке, в престижных частных коллекциях в Америке, Австрии, Англии. Сотни учеников, но ни одной монографии, ни одной персональной выставки.
 «Его любимым развлечением было собирать своих домашних клопов в спичечную коробочку и выпускать их во всякого рода официальных местах, например, в американском посольстве.»
Родился в селе Ново-Ракитино (Лебедянский уезд Тамбовской губернии) в крестьянской семье. В 1921 вместе с семьей переехал в Москву.
В 1933 учился в Московском судомеханическом техникуме; увлекался изготовлением моделей парусников. Поступить во ВХУТЕМАС в 1935 году не удалось. Работал на строительстве метро, художником-мультипликатором и модельщиком у режиссера А. Л. Птушко, показывал диапозитивы на лекциях профессоров Художественного института имени В. И. Сурикова (отсюда кличка «Вася-фонарщик»).
В 1941 г., работая на окопно-оборонительных работах, собирал листовки, разбросанные фашистскими лётчиками, а также найденное оружие. Всё это у него было потом найдено дома, и его арестовали. По воспоминаниям Плавинского, собирание листовок было вызвано следующей причиной:
Летит немецкий самолет. Разбрасывает листовки, а они, говорит: розовые, желтые, голубые… ну как их не поднять, потому что, говорит, задняя сторона чистая, на ней же рисовать можно!
— Фильм Андрея Загданского «Вася»[1]
Он был признан душевнобольным и направлен на принудительное лечение в Казань. В 1944, вернувшись в столицу, перебивался случайными заработками. В период «оттепели» примкнул к «неофициальному» искусству.
С 1951 года художник много преподавал, осуществив свою мечту о «домашней академии». Со «школой Ситникова» был связан — как прямым ученичеством, так и творческими контактами — целый ряд видных мастеров (В. Г. В ейсберг, Ю. А. Ведерников, М. Д. Стерлигова, А. В. Харитонов и др.).
В 1975 мастер эмигрировал в Австрию, в 1980 — в США. Наиболее ценную часть своей коллекции икон (включая «Спаса из Гавшинки») отдал в Музей древнерусского искусства имени Андрея Рублева. Собственные же его вещи «рассеялись» почти бесследно — не считая репродукций и отдельных работ в музеях (в Нью-Йоркском музее современного искусства, музее Циммерли при Рутгерском университете штата Нью-Джерси и др.).
Умер Василий Ситников в Нью-Йорке. Урна с его прахом перевезена родными в Москву и захоронена на Ваганьковском кладбище.
24 мая 2009 в галерее «Наши Художники» в Москве открылась первая персональная выставка произведений Василия Ситникова.
Из воспоминаний Анатолия Брусиловского, живущего ныне в Кельне и в Москве: художника, фотографа, коллекционера, писателя, выпустившего несколько книг.
Художника Василия Яковлевича Ситникова со мной связывали не только узы дружбы. Одно время я был его опекуном. По людоедским советским стандартам того времени его зачислили в разряд сумасшедших. С одной стороны, это позволяло избежать более серьезных уголовных преследований. С другой стороны, его в любой момент забирали без всякого спроса в психушку. Он не имел права иметь при себе паспорт, который хранил я, то вытаскивая Ситникова из неприятных ситуаций, то ответствуя за его действия. В общем, я исполнял функцию то ли патронирования, то ли юридической «крыши», по сегодняшней терминологии.
Вася Ситников был не только художником. Он был Леонардо да Винчи своего времени. Он спроектировал, например, и сделал своими руками особые байдарки, которые висели у него под потолком. Он был охотник, и у него висели шкуры самых разных зверей. Он был собиратель. У него были, например, удивительные индуистские скульптуры. Помню танцующего Шиву, приникшего к своей супруге Парвати. Она была отдельной фигуркой, которую можно было надеть и снять с его фаллоса. Очень красивая бронзовая вещь XVII века. Вообще квартира Ситникова была переполнена предметами необычайного качества, которые ему приносили какие-то экзотические люди и за которые он, естественно, не платил ни копейки.
У него была необыкновенная коллекция икон. Когда он, русский до предельных своих крестьянских корней, уезжал из СССР по израильской визе, он поручил своей сестре отдать эти иконы в музей Андрея Рублева. Там был, например, Спас XII века, домонгольского периода, причем, в идеальной сохранности, стоивший несколько миллионов золотых рублей. Лувр рыдал, чтобы его иметь.
Или совершенно уникальная коллекция вин и алкогольных напитков. Васька никогда не курил, не пил спиртного, несмотря на свой мужицкий, с распластанной бородой вид. Все иностранцы, его клиенты, приходя к нему, приносили с собой из магазина «Березка» несколько бутылок виски, джина и прочих замечательных веществ. Он, как рачительный хозяин, все это складывал в какую-то подземную кладовку, в которой после его отъезда оказался колоссальный винный склад.
Василий Яковлевич Ситников, или, как его все называли, «Васька», был крестьянского происхождения и абсолютно уникальным талантом, дошедшим до всего своим умом, писавшим философские трактаты, имевшим целую школу учеников, для которых создал особую систему преподавания. Надо представить себе субъектов, приходивших к нему на занятия, - водопроводчиков, медбратьев, людей без определенных занятий, у которых была внутренняя тяга к рисованию.
Васька был велик в своем гипнотическом воздействии на эту публику. Он, прежде всего, давал им в руки сапожную щетку, наливал на блюдце полужидкую краску, ставил холст или большой лист бумаги и говорил: «Делай изображение!» И сам показывал, как это делать. У него получались потрясающие образы, возникавшие из мглы и тумана. Обычно это были женские фигуры, - высокохудожественные образы, классно нарисованные, оттушеванные сапожной щеткой!
Сам по себе это был удивительный человек. На столе была небольшая фотография, показывавшая его в молодости. Он был божественно сложен, просто Аполлон. Когда-то он зарабатывал деньги как натурщик. По нему, действительно, можно было изучать все мышцы, каждая из которых была представлена на его мужественном торсе.
Кроме того, он в художественном институте был ассистентом лектора, показывавшим на диапроекторе слайды по истории искусств. Отсюда его кличка – «фонарщик». Много лет подряд показывая эти слайды, он получил фантастические знания по истории искусств. Студенты и профессора сменялись, а он был всегда. Память у него была идеальная, он был ходячей энциклопедией. Однако надо было подыгрывать и своему статусу сумасшедшего. Он любил видоизменять имена и фамилии, наблюдая за эффектом, который это вызывало у собеседника. Говорил не «Леонардо да Винчи», а «Линарадо да Вничи». И смотрел на меня: ну, ты веришь теперь, что я сумасшедший? На что я, понимая игру, отвечал: «Ну, конечно, Линарадо, несомненно, да Вничи». Тогда уже он терялся.
Самое интересное, что при таком имидже он был ужасным сердцеедом. При том, что по виду он был абсолютный бомж, дамы его обожали, девушки западали на раз. И страшно его ревновали, для чего он, конечно, давал повод. С каждой у него были бесконечно смешные разборки, скандалы, крики. Но, любя этих женщин, он любил и разборки. Ситников был очень игровым человеком, очень артистичным, а тут был театр жизни в чистом виде.
Многие вспоминавшие Ваську Ситникова, вспоминают его женщин. Это была яркая, теплая и очень человечная страница его жизни.
В Москве Василий Яковлевич рисовал картинки, которые продавали на Запад. Его работы раскупали и Элизабет Тейлор, и генерал Пиночет, правда не тот, а племянник. Сидим как-то у Володьки Некрасова, там Евтушенко солидно говорит о политике, упоминает Пиночета. А Васька ему чертиком: "А я ему картинку продал!" - "Кому?" - "А Пиночету етому".
Василий Яковлевич великолепно продавал свои монастыри и обнаженки на Запад, был рыночным художником. Но, выехав на Запад, он заявил: "хочу шедевр". Нашел спонсора - хозяина мебельного магазина Фердинанда Майера. Тот ему выделил свой замок в австрийских Альпах - ну, не замок, а просто нормальный загородный домишко. Васька для начала заколотил окна с видом на Альпы, чтобы эти Альпы ему не мешали, и три года писал безумную картину: монастырь, менты вяжут диссидента, пьяные морды валяются, дворничиха подметает, из ЗИЛа выходят члены правительства, которых можно опознать, а на переднем плане - хозяин вываливает из мешка кучу долларов, и Васька с совковой лопатой, по пояс голый, с бородкой своей козлиной... Он всегда помещал себя в картины.
Картина висела у этого мебельщика, потом он продал ее 90-летнему фабриканту кальсон, сейчас она висит у него.
Когда Загданский (автор фильма "Вася") приехал снимать в Вену, этот мебельщик Майер повез его через всю Австрию на своей машине и обратно. Андрей спрашивает его: как же так, вы столько времени на меня потратили... "Это не на вас. Это на Василия Ситникова".
Васька просидел в Вене достаточно долго, потом приехал в Нью-Йорк, поселился в Даунтауне, в районе Эй-Би-Си, чудовищный такой райончик. Он был счастлив, отказывался рисовать для Нахамкина и т.п. Он хотел быть свободным и был им. И умер он светло и нормально.
В День Благодарения откушал у Некрасовых индейки, водочки принял, его проводили до дома. Через неделю спохватились. Васенька лежал с удивленно открытыми глазами, мертвый. Сердце.
Этот художник был Василий Яковлевич Ситников, педагог, творец, изобретатель, натурщик, фонарщик, культурист, философ - это был легендарный Васька.
Житие Василь Яклича Ситникова, написанное и нарисованное им самим - скачать книгу 150 мгб - копии и фотографии записей и заметок
Уроки Ситникова - скачать книгу 12 мгб - сканированные страницы
renardetraisin
Купила наконец большой каталог и наконец могу выстроить всю систему...
Гениальный мастер Василий Яковлевич Ситников (которого обычно панибратски называют "Васькой", часто не имея на то никаких прав) фигура более чем одиозная, часто вызывающая только насмешки. "Знатоки" смакуют подробности его жизни и смерти, а также скабрезности некоторых его работ (достаточно набрать В.Ситников в google). О его "школе" упоминают как-то вскользь, хотя и обойти факт существования оной никак не могут (слишком много среди современных признанных мастеров - учеников В.Ситникова).
А система его педагогики была совершенно уникальна. Она позволила многим и многим проявить свою собственную индивидуальность, не повторяя метод учителя (а тем, кто дара не имел - использовать "находки" маэстро и существовать вполне достойно в искусстве).
Первая и важнейшая наука для начинающих - не бояться белого листа, не бояться испачкать его или испортить. Ученику полагалось "набрасываться на работу - как тигр на добычу"! Этот драйв виден на фотографиях самого В.Я. за работой:
Сам ситников описывал происхождение и создание своего метода так:
«Однажды в художественном институте, как обычно, я заглянул в мастерскую учеников Сергея Герасимова. Там стоял обнаженный натурщик. Мой сверстник, блестящий рисовальщик Юрка Кугач взял уголек, и на белом чистом листе бумаги провел две беглые линии небрежно и кое-как, неточно. Натурщик стоял к нему в профиль. Юрка размазал обе линии пальцем в стороны. Линии исчезли, а я вдруг увидел вместо небрежно ограничивающих объем линий – ясный объем всего тела натурщика, освещенного спереди, то есть от рисующего Юрки.
Я одурел от виденного, - так просто!
А я мучился много лет.
Я побежал домой пораженный. Я понял, что надо воображать на белой бумаге объем, освещенный от меня, и полутенями быстро и небрежно создать блик, - и все готово. Одна минута, а потом можно отделывать объем сколько угодно времени, уточняя его.
Попробовал. Получается! Я начал смаковать, снова и снова повторяя, а потом подумал: - ведь так можно нарисовать мягкую выпуклость на ровном месте. Попробовал, - и это тоже получается.
Педагоги в институте в недоумении пожимали плечами, ничего не понимая
Юрка Кугач был очень гордый и нелюдимый. Меня он просто не замечал вообще, и я не мог к нему никак приблизиться. Спустя несколько лет, когда он немного попривык ко мне, я подмазался к нему и заманил его к себе домой для того, чтобы в конце концов выразить ему мою великую благодарность и попросить его толково объяснить мне его систему рисования.
Он взял клочок бумаги и стал мне объяснять. Чем подробнее он объяснял, тем яснее мне становилось, что он совершенно ничего не объясняет, што я увидел сам в его способе рисования. В искренности его мне не приходилось сомневаться. Я оказался разочарованным… и вместе с тем пораженным тем, что я случайно открыл сам, то что Юрке было совсем не знакомо, но благодаря ему. Он объяснял мне то, что я и сам давно без него хорошо знал и отверг, как «беспомощный» метод для дураков.
Юрка этим методом рисовал хорошо только потому, што велика была тренировка.Я же открыл забытый способ великих мастеров. Я стал его совершенствовать. Я пытался объяснить Юрке, чему я от него научился, но он сказал, что я дурак…»
Главными объектами, на которых оттачивалось умение и понимание были шар и фигура (сначала в виде абстрактной "кишки") - цельная объемная форма, без деталей, без складок, освещенная фронтально.
 
 
 
 
В.Я Ситников стал первым, а зачастую, и единственным учителем для многих впоследствии известных художников, чуравшихся официальных художественных школ. О жизни, творчестве и педагогической деятельности Василия Яковлевича, к сожалению, имеется мало письменных свидетельств. Тем ценнее собранные Заной Плавинской воспоминания учеников и друзей Ситникова, опубликованные ею вместе с ситниковским "трактатом о рисунке и живописи" в письмах, в книге под названием "Василий Ситников. Уроки". Это уникальное издание было выпущено в 1988 г. в издательстве "Агей Томеш-пресс" тиражом всего в 1 тысячу экземпляров, и в настоящее время является раритетом.
В своем предисловии к этой интереснейшей книге, ее составитель и редактор Зана Плавинская пишет о Ситникове следующее (текст дается в некотором сокращении).
" Искусство принадлежит не народу, а очень странным людям… В доме Ситникова на Лубянке ученики с мольбертами работали на лестничных площадках, а Учитель, спускаясь из своей коммуналки, поправлял их работы, втолковывая живописную премудрость. Это происходило не в академических мастерских, а на заплеванной лестнице старого московского дома с бодлеровскими пятнами плесени на стенах, с помойными кошками под ногами.
В 60-е годы в Москве художник В.Ситников был едва ли не единственным педагогом, обучающим рисованию любого, желающего войти в искусство. И множество людей потянулось к нему! Многие из них, изгои общества, обрели настоящего Учителя - он учил не только рисовать, но видеть и чувствовать, понимать и любить, преодолевать тяжелые психические комплексы.
Василий Яковлевич тоже не учился в академиях. Он самородок, самоучка. Еще до войны, поступая во ВХУТЕМАС, был принят, но, грубо обманутый администрацией, не был зачислен, пережив это как личную катастрофу. Сделался "фонарщиком" в Суриковском институте. Работал у академиков
Чегодаева, Алпатова и Лазарева: показывал студентам-художникам диапозитивы с образцами мировой живописи, часто вступая в кощунственную полемику с именитыми мэтрами, и студенты с восторгом пересказывали все крамольные парадоксы блистательного оппонента-"фонарщика". Поэтому историю искусств В.Я. знал в тонкостях.
Вот выдержка из частного письма на эту тему: "…Вместо художественного института учиться на художника, угодил в "фонарщики" показывать диапозитивы на лекциях в том же институте … А в ранней юности я жаждал махнуть в самые дальние страны и после семилетней школы пытался учиться в морском техникуме именно для-ради дальних стран. Сложилось иначе, и я вместо морского техникума угодил в ФЗУ, Большая Ордынка, 19, учился на моториста и работал три месяца на Москве-реке…
Оба эти раза я много лет в одиночку тяжко переживал, расценивая это как тягчайшие пытки позором, и мое честолюбие невыразимо страдало, ибо я жаждал с детства достигнуть возможных чемпионских вершин в тех делах, за которые страстно брался".
Его счастливые конкуренты стали заложниками соцреализма. Васина Муза не знала рабского клейма, она всегда была свободна и вела его своей дорогой.
Раньше многих своих ровесников он обратился к православной архитектуре. Излюбленным сюжетом его живописи стали монастыри. Он писал их множество раз на двухметровых холстах. Синие купола горели золотыми звездами и венчались православными крестами. Мощная белокаменная постройка держала композицию картины. Под монастырской стеной пестрела простонародная толпа. Это отнюдь не благочестивые богомольцы. Здесь толстые бабы в платках, мужики в валенках и ушанках, милиционеры на мотоциклетках, убогие модницы на каблуках, бойкие ребятишки, шелудивые дворняги. Потасовки, пляски, пивные ларьки. Бурное кипение советской жизни - полупьяной, нищей, русской.
Рассматривая толпу, увидим и автора. И величавый монастырь, и многолюдная толпа видны сквозь снежную кисею. Рисование снежинок - завершающий этап работы. Тонкой кистью В.Я. рисует их тщательно и кропотливо. Самые крупные и самые мелкоскопические построены по законам симметрии. При желании их можно пересчитать. Часто эту работу он доверял своим ученикам, иногда случайный гость мог удостоиться чести нарисовать одну снежинку.
Женские торсы - вторая тема его творчества… Техника исполнения - собственное изобретение мастера. Он "растуманивает" краску по холсту сухой сапожной щеткой. Фигура получает объем и дыхание, пространство углубляется, вибрирует, мерцает… Шедевром этой техники стала "Дунька Кулакова". "НЮ" - постоянный объект ученических разработок. В.Я. говорил - "Я могу всех научить рисовать голых баб сапожной щеткой".
Жанровая графика Ситникова тоже в основном игривая и комическая: вот гомерически толстая мама моет дистрофическую дочку - обе стоят по колено в реке. Рисунок так и называется "Мама моет дочку"… Парнишка в галифе щурится, застегивая ширинку… Голый мужик залез на дерево и высокой дутой орошает травку… Эта окарикатуренная жизнь была беззлобной, в ней был свой гуманизм.
В.Я. умел блеснуть и названиями картин - "Вася-туча не закроет Васю-солнце", "Я лезу на небо", "Десяток тыщ грачей и сотни гнезд их", "Отравой полны мои жены"…
Интересны автопортреты художника. Нужно заметить, что В.Я., как умный человек, имел склонность посмеяться над собой. Редкий художник способен проявить подобное бесстрашие. Он не боится автошаржа и, не заботясь о мнении зрителя, смеется первым. Часто он изображал себя в стремительном беге, преследующим убегающую женщину. Сюжет навязчивых сновидений - обе фигуры обнажены, вписаны в реальный пейзаж - пустое вспаханное поле, большое дерево, высокое небо - все в мягких серебристо-жемчужных тонах, видимое как сквозь туман…
 И в графике не последнее место занимает автопортрет, эта галерея шаржей простирается почти на всех мужских персонажей его рисунков, да и живописи: в толпе под стенами монастыря, в телеге, едущим по раздольному полю с балалайкой, на дереве, свободно раскинувшись в густых ветвях.[…]
Ситникову 33 года. После тюрьмы, психбольницы, крушения иллюзий и всех личных драм - жизнь не раздавила его.[…] Это лицо, всматриваясь в себя, открывается всем, бросая вызов. В нем осознанное превосходство, абсолютная независимость и внутренняя свобода, несокрушенная сила и еще мефистофельская насмешка.
Что ж, наша "Администрация" прекрасно все понимала и не случайно уже под занавес угрожала свести старые и новые счеты. Его грехи перед властью никак не криминальны, всего лишь издержки успешной практики доносов - неблагонадежность, выявленная в первые дни войны. И как следствие - арест, тюрьма и Казанская психбольница на 4 года и неизбежность неусыпного контроля с периодическими командировками в дурдома вплоть до 1975 года. Его эмиграция - принужденный ход конем. Через 27 лет, совершив зигзаг-бросок, он оказался в Америке, в другой реальности и надеялся победить там. Трагедия была неизбежной. Путешествие в "дальние страны" сократило жизнь, и он не вернулся в родную Лебедянь. Творческий потенциал ушел в письма. Раскидав картины по всему миру, он из эмиграции вернулся в Москву своими эпистоляриями.[…]
Его замечательная биография - материал для роскошного жизнеописания в духе Плутарха. Описав свою жизнь в бесчисленных письмах, он стал собственным Плутархом. Сегодня, в век телефаксов, эпистолярии - уходящий жанр. Василий Яковлевич - исключение. Его письма - особое творческое дарование. В них подробные описания личной жизни, воспоминания о детстве (пусть никто не думает, что сможет избавиться от первых впечатлений жизни), о родителях, Москве, деревне, о военных годах в Казанской психбольнице, о своих сердечных переживаниях. Но еще и бесценные [ситниковские] размышления о творчестве, о живописцах, о собственной судьбе Художественная сила его письма обладает убедительностью и необычайной живостью всех картин, событий и наставлений и, кроме того, необычайным ракурсом самых простых явлений, где логические построения убедительны и содержат глубокую мудрость Писем громадное множество - чудовищная грамматика, чудовищная искренность и счастливая легкость пера, не прибегающая ни к поправкам, ни к вымарыванию. Они адресованы повсюду разбросанным ученикам и друзьям.[…]
Собственная одержимость Ситникова была заразительна. "Он мог соблазнить к рисованию всех, кто хотел, и даже тех, кто не хотел" - сказал один из его учеников.[…]
Вот далеко не полный перечень художников его "московской школы": В.Яковлев, Ю.Ведерников, М.Стерлигова, Г.Ивановская, Т.Лавровская, И.Ушаков, В.Райков, В.Титов, Л.Рыжов, Л.Крохина, И.Чон, Гюзель, Э.Островская, И.Ивлева, Н.Шибанова, И.Кислицын, О.Каплин, Т.Глытнева, А.Чашкин, В.Казмин, А.Шнуров, С.Алешин, С.Губанцев, М.Медник-Глейзер, Н.Гуну, С.Земляков, Б.Мышков, А.Абрамов, Дормидонтов, Цаплин, Вяч. и Вл.Гладкие, А.Кирцова, Н.Дубинская-Катинова, А.Старущик, А.Ф.Лобанов, В.Михайлов, М.Чекстер и т.д. Многие из них стали замечательными художниками и сегодня более известны, чем их учитель. Их работы украшают многие галереи в Москве и за рубежом.[…]
Фигура Василия Яковлевича была хорошо знакома культурной Москве: кудри, круто посоленные сединой, быстрая ходьба… "Я природный йог… для уточнения меня водили специально в баню, дабы осмотреть в течение четырех часов в движении…" Стояние в музеях перед какой-нибудь одной картиной на целый час, изучаемой через окуляр газетной трубы, обращало внимание и запоминалось. Его артистическая элегантность сочеталась с кирзовыми сапогами и бедными курточками.
Всей Москве был известен его артистизм, он, будто входил в состав химических элементов его организма. На всех бурных выставках 50-60-х годов толпа держала его в центре. Он был большой мастер объяснять абстрактную живопись.[…]
Все хорошо помнят, как Ситников любил позировать перед фотокамерой! Он не позировал, он оставался самим собой, включаясь в эти игры без всяких репетиций. С ним мог соперничать один лишь Анатолий Тимофеевич Зверев.[…]
Ко всему сказанному нельзя не упомянуть о золотых руках Василия Яковлевича: за что ни брался, все делал в совершенстве. В его квартире под потолком висела лодка-байдарка. Ее деревянный каркас был обшит смоленым брезентом. Драгоценное дерево отшлифовано и скреплено со знанием искусства древнего промысла. Толстый брезент обработан так, что лодка казалась одушевленной и походила на скрипку Страдивари. Ее живая красота дышала древностью; трудно было поверить, что она сработана в наш век. Однажды В.Я. приплыл на ней по Яузе в свой любимый Андроников монастырь. На байдарку был выдан авторский патент (как на легчайшую туристическую лодку). В юные годы В Я по просьбе друга соорудил экспонат для студентов-естественников - деревянный скелет рыбьей головы. Для этой цели он купил громадную рыбу, разварил ее голову для анатомического изучения черепа и скопировал все детали скелета, выстругав каждую кость из березовых чурок (благо, дрова были под рукой - в те годы пол-Москвы грелось печным отоплением) Челюсти рыбы крепились шарнирами - хищник мог раскрыть и захлопнуть зубастую пасть. Для фильма "Дети капитана Гранта" В.Я. смастерил летающую модель кондора. Именно этот гигантский кондор уносит под облака мальчика, схватив его когтистыми лапами… Его универсальные таланты проявились и в портновском искусстве. Он мог сшить себе модные брюки со всеми выстрочками, петлями и карманами. В.Я. бывал самым элегантным гостем на посольских приемах: благородство осанки и красота движений выделяли его из нарядной толпы. Он умел носить фрак, но и в телогрейке смотрелся аристократом и артистом.
"В Китцбюле я до отказа забил мастерскую необходимыми материалами для постройки вечного двигателя, меня так же зажигает идея ветродвигателей и использования морских волн прибоя, т.е. изобретение новых ПРИНЦИПОВ действия… Стоит ли трудиться над попытками? А как же? Конечно, стоит! Но кто же согласится такого "изобретателя" кормить и предоставлять ему мастерскую на всю жизнь?"…
Может быть, всё это похоже на безумие? Но В.Я. неповторим своими химерами! А если это не бред и не химеры? Ведь его картины, ученики, байдарки, кондор и даже самошвейные брюки - засвидетельствованная реальность.
Собирательство - страсть неутолимая. Коллекционеры - народ особый. Этот потаенный мир Москвы жил своей загадочной жизнью. Здесь свои авторитеты, свои легенды, своя история. В.Я. принадлежал и этому миру. Все его комнаты, включая последнюю квартиру на Ибрагимова, были настоящими музеями. Обширное собрание икон хранилось на книжных полках плотными рядами. Редкостная коллекция древних восточных ковров висела на стенах в несколько слоев.[…]
С большим удовольствием слушалась его живая московская речь! Никто, как он, не обладал даром рассказывать так, что запомнишь картину на всю жизнь.[…]
Его жизненная сила, творческая энергия и юношеский энтузиазм не соответствовали возрасту, вызывая зависть и удивление молодых учеников. И вот ошеломляющая новость: Ситников уезжает! В это трудно было поверить.
К этому времени уехали многие, и Москва тяжело переживала каждый отъезд. Уехал Ситников, и Москва как будто опустела. Осиротели ученики, опечалились друзья. Говорили только о нем, гадали о причине отъезда…
"… Помнишь ли ты первое тебе сообщение о моём замысле уехать?… Официальное лицо в своем служебном кабинете честно сказало мне, отослав секретаршу, что меня засадят в "Сычевку" - кирпичные бараки на острове, среди необозримых болот Белоруссии. Это не входило в мои планы…"[…]
"Я не нравился администрации, хоть и платил за квартиру на год вперед. За свет и за газ платил тоже вперед, я сам не пил и пьяных вообще не пускал и соседей не беспокоил. Я принимал даже подосланных сыщиков и соглядатаев наравне с иностранцами и учениками. Я был открыт как на ладони. Однако я был как бельмо в глазу для властей и однажды после Сандуновских бань вынул из почтового ящика израильский вызов от "двоюродного брата", я хохотал до слез. Но я понял - это намек, чтобы я убирался[…]
Около трех-четырех десятков причин привели меня к эмиграции. Главная - попробовать самоизоляцию, взвесить САМОГО СЕБЯ и попытаться определить ЦЕНУ СЕБЕ, способен ли я конкурировать с натренированными умельцами Европы и Америки[…]"
В.Я. уезжал удивительно - как никто. В старом отцовском картузе, с пустыми руками - никаких холстов, никаких ценностей, никакого скарба. "ГОЛ" и "НАГ" - в авоське две вареных морковки и зубная щетка.
"Я верно оценил мое решение уехать голым. Сейчас мне трудно, но я к этим трудностям отношусь как к погоде".
Судьба его невероятной коллекции - отдельная глава его биографии. Двенадцать лучших икон принял в дар Андроников монастырь - музей Андрея Рублева. Его заграничные странствия и работы - другая жизнь, он описал ее в письмах.[…]
Умер Василий Яковлевич неожиданно. Накануне был в гостях, никто не мог подумать, что это последний вечер его жизни. Уехал домой, весело простившись. И умер той же ночью в своей одинокой квартире. Урна с его прахом пересекла океан и упокоилась на Ваганьковском кладбище рядом с родителями - Яковом Даниловичем и Дарьей Семеновной.[…] "
|